все, что Вита меня попросит: мыть изюм, дробить орехи и взбивать яичный белок.

– Ладно, давай спускаться, еще очень много дел, – Владимир ступил к лестнице первым, чтобы в случае чего подстраховать меня.

Когда мы оказались внизу, в главном зале, что-то заставило меня остановиться.

– Ты иди, Владимир. Я сейчас догоню. Хочу пару минут побыть один.

– Принято! – как обычно кивнул послушник, привыкший исполнять указания сначала в армии, а теперь в монастыре. – Я буду у Витки.

– Собак не забудь загнать в клетки, не хотелось бы стать для них обедом.

Он вышел, оставив меня среди пустых белых стен с проглядывающими кое-где кирпичами. В старинной церкви было прохладно, хотя на улице вокруг храма уже во всю цвели первые одуванчики и летали бабочки. Здесь было так пусто… ни росписи на стенах, ни икон. Хотя нет, одна икона была. Самая простая, даже ни кистями написанная, а изготовленная в типографии на плотном картоне. Это был образ Спаса Нерукотворного, он одиноко стоял на подставке на том месте, где раньше были Царские Врата.

– Никогда бы не подумал, что буду когда-то вот так с Тобой разговаривать, – мой голос раскатом прогремел в пустом помещении. – Хотел снова поблагодарить за то, что Ты дал мне возможность исправиться.

Я собирался уже выйти, но остановился и обернулся на молчаливый Образ.

– И да, я обещал, что буду служить Тебе, если дашь мне исцеление. Так и будет.

Еще раз окинул взглядом белые стены и кое-что решил для себя в этот момент, а потом вышел и поспешил туда, где уже пахло ванилью и цукатами.

Пара десятков сырых сливочно-песочных зайцев и сахарных лошадок лежали на черных металлических листах и ждали своей очереди, чтобы отправиться в духовку. Вита сначала меня не заметила, она утрамбовывала тесто в деревянные формочки, а потом доставала оттуда очередную готовую фигурку пасхального кролика. В какой-то момент она коснулась рукой щеки и оставила на ней белый след от муки. Я не мог не улыбнуться. Стоял очарованный, онемевший от восторга и любви к этой своенравной девушке. Мне пришлось сжать руки в кулаки, чтобы не броситься к ней и не притянуть ее в свои объятия.

Гера гавкнул, и Вита перевела взгляд с печенья на меня.

– Привет! Я пришел помогать, – мой голос звучал умиротворенно, не хотелось ее испугать.

– Привет, – она посмотрела на мои джинсы и простой голубой свитер, на то, как я закатывал рукава.

– Ну… сам напросился! Как раз надо перебрать пару килограммов изюма и удалить у него плодоножки, а потом – залить кипятком. И сначала помой руки.

– Будет сделано! – я направился к раковине. – А где Владимир?

– Он уехал за картонными коробками, чтобы мы могли потом поставить в них куличи.

Я вытер руки полотенцем, а потом подошел к ней ближе и коснулся большим пальцем испачканной щеки.

– Мука!

Она смутилась, и мне пришлось отступить.

– Давай сюда свой изюм, – я сел за стол и начал нетерпеливо барабанить пальцами.

Вита поставила передо мной две миски и огромный пакет с сухофруктами.

– Я пеку много куличей, так что тебе придется сидеть здесь очень долго, – она с вызовом подняла одну бровь.

– Готов сидеть и даже стоять здесь целую вечность, – я бросил на нее игривый взгляд, потом уставился на изюм.

– Тогда ладно, – она довольно улыбнулась, – потому что у меня на тебя большие планы.

Когда Вита закончила с печеньем и занялась приготовлением дрожжевого теста, мне было разрешено немного его помесить. Правда, у меня все прилипло к пальцам и ладоням, и я не знал, как от него отделаться. Это ее очень развеселило: она хохотала надо мной, а потом отправила к раковине – отскребать тесто от рук. В общем, я занялся более безопасным делом – нарезал орехи.

Вита разложила ароматное тесто по бумажным формам и поставила в теплую печь. Я же присел возле духовки и как зачарованный наблюдал за ними.

– Мне так нравится смотреть, как поднимаются куличи. Это же своеобразная медитация!

– Как мало человеку надо для счастья, – хихикнула она надо мной, вытирая руки полотенцем.

– Да, просто быть на кухне своей любимой.

Она положила полотенце на стол и посмотрела на меня. Ее глаза в этот момент были особенными, была в них какая-то искра. Влюбленности?

Я подошел к ней. Руки заскользили по ее талии. Притянул к себе и положил ей подбородок на макушку. Вита уткнулась носом в мой свитер. Поколебавшись несколько секунд, обняла меня в ответ.

– Сколько раз я мечтал просто прикоснуться к тебе, не сосчитать!

Она весело фыркнула, проводя кончиками пальцев вдоль моего позвоночника.

Всю жизнь за моим «золотым» фасадом скрывалось одиночество и пустота. И тем не менее, первый год после несчастного случая я отчаянно хотел вернуть себе свою прошлую жизнь. Хотел жить как раньше! Но у Творца на меня были свои планы. Он всегда ждал от меня другого – преображения души и когда я повернусь к нему. Отец Серафим однажды говорил мне, что Он всегда делает так, как лучше для нас, только мы об этом не подозреваем на каком-то этапе жизни и воспринимаем происходящее с нами в штыки, злимся и упираемся. Хотим, чтобы было по-нашему. И только теперь я обрел настоящее счастье, спокойствие и умиротворение. Никакие деньги мира не могут сравниться с тем, что я нашел здесь, в Липовке. За недугом, напускным холодом, раздражительностью и высокомерием Вита смогла рассмотреть меня настоящего, и это грело сердце.

– Слушай, – я пропустил прядь огненных волос между пальцев, – а вдруг… вдруг это не Бог помог мне встать с кресла, а любовь к тебе?

Вита улыбнулась.

– Бог и есть любовь, Матвей. Всеобъемлющая и бесконечная.

Post scriptum

Этим утром в полуразрушенной церкви кипела работа. Мы с Владимиром устанавливали леса, чтобы начать внутреннюю роспись храма. Я хотел вложиться в его реставрацию, но эксперт сказал, что он восстановлению не подлежит. Тогда мы с отцом Павлом спросили разрешения у настоятеля хотя бы расписать храм изнутри, на что получили положительный ответ. Уже год я занимался в иконописной школе, и мне хотелось попробовать себя в большом серьезном проекте. Когда-то меня не станет, а эта старинная церковь простоит еще несколько веков, я уверен. И ее будут украшать созданные мной образы. Не хотелось, чтобы после меня остались только воспоминания о пьяных вечеринках, светских тусовках и дурмане порошка. Раньше я совершенно не задумывался о том, что есть Кто-то, Кто видит, что я делаю, и не допускал мысли, что когда-то мне придется отвечать за все, что я натворил. Но в мужском монастыре я осознал, что Творец на самом деле есть и что все-таки отвечать придется, что вся моя жизнь имеет более глубокий смысл, чем мне раньше казалось.

– Здравствуй, Матвей, – улыбнулся отец Павел, обнял меня и похлопал по спине.

Наступило лето, занятий в школе иконописи уже не было, поэтому иконописец прибыл сюда, чтобы заняться росписью стен вместе со мной. С ним приехали и другие православные художники, которых я нанял для совместной работы. Мастера ознакамливались с обстановкой, в каком состоянии здесь находились стены и потолки.

– Здравствуйте, отец Павел.

– Штукатуришь? – он кивнул на мои забрызганные джинсы и простую черную футболку.

– Ага. С утра уже, – я посмотрел на свои испачканные руки.

– Давай-давай. Потом помогу тебе правильно грунтовку под покраску нанести. Сам-то будешь расписывать?

– Если только горки и деревья. И, может быть, некоторые одежды.

– У тебя уже хорошо получается, не волнуйся! Но дальше – больше. Опыт – наше все, ты же знаешь.

– Да. Но только не под потолком, – я нервно хохотнул. – Все еще борюсь со своим приобретенным страхом высоты.

– Правильно. Не надо. Иконописец должен быть спокойным.

Дверь в храм открылась и внутрь заглянула Вита.

– Матвей, посмотришь мой финансовый отчет для инвестора?

– Да. Подожди меня, сейчас выйду. – Я повернулся к иконописцу. – Ладно, увидимся позже, отец Павел. Дела семейные.

Мы пожали друг другу